Cамое страшное не то, что мы теперь взрослые, а то, что теперь взрослые – это мы.
Почему у Толкина и Льюиса не получилась научная фантастика?
Когда-то два друга, Толкин и Льюис, любя научную фантастику, увлекаясь Уэллсом, решили попробовать себя в этом жанре. Вместо этого они стали родоначальниками очень популярного нынче жанра, которой носит название фэнтези. Это, несомненно, сказки для взрослых, и только нежелание взрослых признаваться в том, что они любят и читают сказки, обусловило существование этого термина.
Даже самая близкая к научной фантастике, поскольку в ней есть космические путешествия, трилогия Льюиса «За пределы безмолвной планеты», «Переландра» и «Мерзейшая мощь» — однозначно фэнтези. Попробуем разобраться, почему это так?
Мне кажется, дело в том, что научная фантастика создана атеистами. Почти вся она представляет собой антиутопии, потому что ничего чудесного, кроме развития техники, в ней нет, и невиданные средства передвижения, гигантские мегаполисы, новое оружие, генные мутации и тому подобное только умножают и усиливают язвы нынешней жизни. Будь то любимые мною Бредбери или Воннегут, будь то Саймак, блистательный фильм «Кин-Дза-Дза» или фильмы «Матрица» и «Звездные войны», которые я смотрела в значительной степени из чувства долга, — всюду тяжелый мрак тяжело оснащенного и почти непобедимого зла. Без рыцарственного благородного героя не было бы сюжета, и о научной фантастике можно сказать то же, что писал Честертон о детективах: «Романтика их человечна. Она основана на том, что добродетель — самый отважный и тайный из заговоров».
Особняком в научной фантастике стоит «Солярис» Лема, о котором сам Лем говорил: «Вещь, которую я ценю, хотя сам не вполне понимаю». Мыслящий океан Соляриса материализует совесть; он никак не реагирует на то, что его поверхность повреждают катастрофы, спровоцированные людьми безо всякого умысла, и посылает им «гостей», извлеченных из их памяти, после запрещенного жесткого рентгеновского облучения, на которое люди пошли из научного любопытства. Океан, оставаясь непостижимым, видит людей насквозь и общается с ними через совесть. Я бы сказала, что эта повесть совершенно беспрецедентно в присущих жанру образах приближается к Богу.
Особняком также стоят Стругацкие, у которых пикник пришельцев или путешествие во времени — только антураж для того, чтобы уйти в глубь проблемы ответственности, дозволенного и запретного для человека, в дебри человеческой души. Неслучайно и Лем, и Стругацкие оказались желанными сценаристами Андрея Тарковского.
Но вернемся к Толкину и Льюису. Почему у них не получилась фантастика? Оба они не просто вяло сочувствующие, а глубоко верующие христиане. Опекуном и человеком, заменившим круглому сироте Толкину отца, был духовник его умершей матери. Толкин советовался с ним и тогда, когда писал «Властелина колец». А Льюис обрел веру во многом благодаря Толкину уже будучи взрослым и написал об этом повесть «Настигнут радостью». «Хроники Нарнии» Льюиса представляют собой переведенные на язык сказки события и понятия Нового Завета в первую очередь.
Во «Властелине колец» нет столь прямых аналогий, но для Толкина возможны и чудеса, и волшебник, и жизнь после смерти. А лучшего художественного воплощения искусительной силы греха, чем кольца, изготовленные в Мордоре, насколько я могу судить, в литературе не существует.
Толкин писал, что сказка дает человеку «удивление, бегство и утешение». Если научная фантастика растит над нами небоскребы и усугубляет то, что гнетет нас в действительности, сказка дает нам отдохнуть в другом мире, чтобы, вернувшись, мы увидели, как волшебен наш собственный.
Когда назгулы летят на Гондор, близкий к отчаянию Фродо говорит Сэму:
— На что мы опираемся, Сэм?
Тот отвечает:
— На то, что в мире есть добро, и за него стоит бороться.
Мне интересно и дорого, что с Сэмом совершенно согласны и Пьер Безухов, и Сонечка Мармеладова, и Нильс, который путешествовал с дикими гусями, и Герда, и Айвенго, и Дон Кихот, и Гамлет, и отрадно-бесконечная вереница сказочных и несказочных литературных героев, порожденных писателями христианского мира. С ними можно отдохнуть от Кафки, Камю и Зюскинда и глотнуть того утешения, о котором пишет Толкин.
Классическую сказку отличает счастливый конец, он радует именно тем, что возвращает нас к устойчивости и покою, основанному на уверенности во всеобъемлющей силе добра. Это похоже на уравновешивающую все каденцию в музыке, а не на умилительно-слащавый хэппи-энд. Таким счастливым концом можно назвать, скажем, конец сказки Андерсена «История одной матери», в которой мать спорила со смертью, требуя отдать ей ее ребенка, а получила уверенность в том, что в ее горе есть глубокий и благой смысл.
Мне кажется, что именно устойчивая радость сказки может помочь понять, что такое «катарсис», хотя понятие это касается вовсе не сказок, а трагедий. Термин этот ввел в употребление еще Аристотель. «Катарсис» по-гречески — «очищение». Аристотель писал: «Трагедия через сочувствие и страх способствует очищению подобных чувств». Великий грек не объяснил этой фразы, ее толкуют кто во что горазд, и по-фрейдистски в том числе, но представляется очевидным, что речь идет о том, что человек нравственно очищается, учится сочувствовать и преодолевать страх, потому что «в мире есть добро».
,............
Я очень люблю у Льюиса все: и «Письма Баламута», и повесть «Пока мы лиц не обрели». В последней упомянутой книге более, чем в других, передано то, что вера обретается сердцем, а не рассудком, правда приходит не в остроумных ответах, а в исчезновении вопросов. В этой повести со всею силой художественного произведения передано напряженное и томительное желание поделиться правдой, втолкать ее в чужое закрытое сердце, мука оттого, что тебе видно, а другому — нет.
Подзаголовок повести «Пока мы лиц не обрели» — «Пересказанный миф». Льюис пользуется сюжетом мифа о Психее. Он наполнил его светом добра, красоты и истины.
Свет этот играет в литературе многими красками радуги, и из всех литературных жанров именно сказка труднее всего обесцвечивается до мутно-серого, может быть, потому, что, как эльфы или гномы, ее берегут дети — существа, на которых нам всем заповедано быть похожими.
Ирина Гончаренко, журнал Отрок.ua
Когда-то два друга, Толкин и Льюис, любя научную фантастику, увлекаясь Уэллсом, решили попробовать себя в этом жанре. Вместо этого они стали родоначальниками очень популярного нынче жанра, которой носит название фэнтези. Это, несомненно, сказки для взрослых, и только нежелание взрослых признаваться в том, что они любят и читают сказки, обусловило существование этого термина.
Даже самая близкая к научной фантастике, поскольку в ней есть космические путешествия, трилогия Льюиса «За пределы безмолвной планеты», «Переландра» и «Мерзейшая мощь» — однозначно фэнтези. Попробуем разобраться, почему это так?
Мне кажется, дело в том, что научная фантастика создана атеистами. Почти вся она представляет собой антиутопии, потому что ничего чудесного, кроме развития техники, в ней нет, и невиданные средства передвижения, гигантские мегаполисы, новое оружие, генные мутации и тому подобное только умножают и усиливают язвы нынешней жизни. Будь то любимые мною Бредбери или Воннегут, будь то Саймак, блистательный фильм «Кин-Дза-Дза» или фильмы «Матрица» и «Звездные войны», которые я смотрела в значительной степени из чувства долга, — всюду тяжелый мрак тяжело оснащенного и почти непобедимого зла. Без рыцарственного благородного героя не было бы сюжета, и о научной фантастике можно сказать то же, что писал Честертон о детективах: «Романтика их человечна. Она основана на том, что добродетель — самый отважный и тайный из заговоров».
Особняком в научной фантастике стоит «Солярис» Лема, о котором сам Лем говорил: «Вещь, которую я ценю, хотя сам не вполне понимаю». Мыслящий океан Соляриса материализует совесть; он никак не реагирует на то, что его поверхность повреждают катастрофы, спровоцированные людьми безо всякого умысла, и посылает им «гостей», извлеченных из их памяти, после запрещенного жесткого рентгеновского облучения, на которое люди пошли из научного любопытства. Океан, оставаясь непостижимым, видит людей насквозь и общается с ними через совесть. Я бы сказала, что эта повесть совершенно беспрецедентно в присущих жанру образах приближается к Богу.
Особняком также стоят Стругацкие, у которых пикник пришельцев или путешествие во времени — только антураж для того, чтобы уйти в глубь проблемы ответственности, дозволенного и запретного для человека, в дебри человеческой души. Неслучайно и Лем, и Стругацкие оказались желанными сценаристами Андрея Тарковского.
Но вернемся к Толкину и Льюису. Почему у них не получилась фантастика? Оба они не просто вяло сочувствующие, а глубоко верующие христиане. Опекуном и человеком, заменившим круглому сироте Толкину отца, был духовник его умершей матери. Толкин советовался с ним и тогда, когда писал «Властелина колец». А Льюис обрел веру во многом благодаря Толкину уже будучи взрослым и написал об этом повесть «Настигнут радостью». «Хроники Нарнии» Льюиса представляют собой переведенные на язык сказки события и понятия Нового Завета в первую очередь.
Во «Властелине колец» нет столь прямых аналогий, но для Толкина возможны и чудеса, и волшебник, и жизнь после смерти. А лучшего художественного воплощения искусительной силы греха, чем кольца, изготовленные в Мордоре, насколько я могу судить, в литературе не существует.
Толкин писал, что сказка дает человеку «удивление, бегство и утешение». Если научная фантастика растит над нами небоскребы и усугубляет то, что гнетет нас в действительности, сказка дает нам отдохнуть в другом мире, чтобы, вернувшись, мы увидели, как волшебен наш собственный.
Когда назгулы летят на Гондор, близкий к отчаянию Фродо говорит Сэму:
— На что мы опираемся, Сэм?
Тот отвечает:
— На то, что в мире есть добро, и за него стоит бороться.
Мне интересно и дорого, что с Сэмом совершенно согласны и Пьер Безухов, и Сонечка Мармеладова, и Нильс, который путешествовал с дикими гусями, и Герда, и Айвенго, и Дон Кихот, и Гамлет, и отрадно-бесконечная вереница сказочных и несказочных литературных героев, порожденных писателями христианского мира. С ними можно отдохнуть от Кафки, Камю и Зюскинда и глотнуть того утешения, о котором пишет Толкин.
Классическую сказку отличает счастливый конец, он радует именно тем, что возвращает нас к устойчивости и покою, основанному на уверенности во всеобъемлющей силе добра. Это похоже на уравновешивающую все каденцию в музыке, а не на умилительно-слащавый хэппи-энд. Таким счастливым концом можно назвать, скажем, конец сказки Андерсена «История одной матери», в которой мать спорила со смертью, требуя отдать ей ее ребенка, а получила уверенность в том, что в ее горе есть глубокий и благой смысл.
Мне кажется, что именно устойчивая радость сказки может помочь понять, что такое «катарсис», хотя понятие это касается вовсе не сказок, а трагедий. Термин этот ввел в употребление еще Аристотель. «Катарсис» по-гречески — «очищение». Аристотель писал: «Трагедия через сочувствие и страх способствует очищению подобных чувств». Великий грек не объяснил этой фразы, ее толкуют кто во что горазд, и по-фрейдистски в том числе, но представляется очевидным, что речь идет о том, что человек нравственно очищается, учится сочувствовать и преодолевать страх, потому что «в мире есть добро».
,............
Я очень люблю у Льюиса все: и «Письма Баламута», и повесть «Пока мы лиц не обрели». В последней упомянутой книге более, чем в других, передано то, что вера обретается сердцем, а не рассудком, правда приходит не в остроумных ответах, а в исчезновении вопросов. В этой повести со всею силой художественного произведения передано напряженное и томительное желание поделиться правдой, втолкать ее в чужое закрытое сердце, мука оттого, что тебе видно, а другому — нет.
Подзаголовок повести «Пока мы лиц не обрели» — «Пересказанный миф». Льюис пользуется сюжетом мифа о Психее. Он наполнил его светом добра, красоты и истины.
Свет этот играет в литературе многими красками радуги, и из всех литературных жанров именно сказка труднее всего обесцвечивается до мутно-серого, может быть, потому, что, как эльфы или гномы, ее берегут дети — существа, на которых нам всем заповедано быть похожими.
Ирина Гончаренко, журнал Отрок.ua
-
-
27.10.2008 в 21:01-
-
27.10.2008 в 21:09-
-
27.10.2008 в 21:11-
-
27.10.2008 в 21:19-
-
27.10.2008 в 21:30Войны были и у них, но какие войны, никаких изобретений массового убийства.
-
-
27.10.2008 в 21:32-
-
27.10.2008 в 21:41ну и замечательно, мы сейчас вот имеем прекрасные книги))
-
-
27.10.2008 в 21:42-
-
27.10.2008 в 21:51-
-
27.10.2008 в 22:03-
-
27.10.2008 в 22:08-
-
27.10.2008 в 22:09Какой узкий взгляд на научную фантастику!
Научная фантастика любима мной не менее, чем фэнтези, и, пожалуй, только Льюис и Толкиен возвышаются вообще над всей фантастической-фентезийной литературой, но это субъективно для меня.
Автор текста, похоже, не смотрела "Сталкера" Андрея Тарковского, и не слышала тех речей, что говорил учитель Йода Люку и другим джедаям. Научная фантастика прекрасна, невыразимо прекрасна, и не надо сравнивать гениев фэнтези с гениями НФ, зачем? Зачем это "моё прекрасно, а ваше не столь". Пусть со мной не согласятся, но я не могу высказаться в защиту любимой НФ, пронизанной светом звезд иных миров.
-
-
27.10.2008 в 22:12Я, к слову, очень даже верующая и уже лет как 10 занимаюсь различными духовными учениями.
-
-
27.10.2008 в 22:15и я с вами полностью согласна, зачем смешивать совершенно разное.
и почему бы и правда не любить себе и Льюиса и Азимова и Воннегута, и Толкиена (ах, ах)) ), каждый писатель любим за свое)
-
-
27.10.2008 в 22:24-
-
27.10.2008 в 22:33Этери_ это как посмотреть. Но не буду спорить. Вероятно, в нф сложнее увидеть веру, чем в фентези. Ведь параллель Аслана с Богом-творцом увидеть легче, чем самой Вселенной с Ним. Нам легче ассоциировать Творца с некой личностью, чем с "абстрактной" Вселенной. Но... не буду спорить... все это всего лишь ракурс восприятия каждого. Для меня веры много и у Льюиса, и у Снегова, и у Толкиена, и у Азимова, а ИМХО в серии "Драгон Ланс" веры вообще несравнимо меньше, чем в "Сталкере" Тарковского - вот где бездна веры...
-
-
27.10.2008 в 22:37-
-
27.10.2008 в 22:57Для меня НФ это шаг к звездным мирам, так же, как ВК или ХН, а то, чему учит - пожалуй что тому же, что и эти же ВК и ХН.
-
-
27.10.2008 в 23:01-
-
27.10.2008 в 23:06-
-
27.10.2008 в 23:09Но Матынова в обиду не дам! очень тебя понимаю. И ханлайна, и Шекли, и Азимова.
-
-
27.10.2008 в 23:18-
-
27.10.2008 в 23:21-
-
27.10.2008 в 23:42может и правда веры в нф меньше, она не на поверхности. но.. скажем, а так ли много у тех же Дяченко (они вообще любители откровенного язычества)?
стремиться к добру через прогресс или через преодоление квестов - это не есть ли одно и тоже в конечном итоге?
-
-
28.10.2008 в 00:00А язычество для меня лично давно прошедший этап...
И мне казалось Этери немножко не добро имеет ввиду, а именно саму веру...
К слову сказать, если бы я встретила автора статьи, я бе непременно ей напомнила, ссылаясь на ее фразу про атеистов, что великий гений физик Эйнштейн был глубоко верующим человеком до конца своих дней...
Я наверное уже слишком спать хочу и что-то не то пишу, прошу меня простить...
-
-
28.10.2008 в 00:02-
-
28.10.2008 в 00:26-
-
28.10.2008 в 00:30-
-
28.10.2008 в 00:31-
-
28.10.2008 в 00:35еще с середины книги стало понятно, что принцесса останется с драконом, так и вышло..
но тут красота ситуации меняет взгляд на книгу и героев и события в общем, и предсказуемость. типо не то, что я не догадывалась, что они будут вместе, сколько, я хочу чтобы они были вместе))